Обретение.

Я дописывала последнюю историю, когда раздался звонок и бодрый мужской голос сообщил, что мой номер ему дал друг, жена которого у меня рожала в прошлом году. Теперь и его жена собралась родить первого ребенка. Обычный звонок. Ничего нового, таких за день бывает несколько. Назначила время для приема.
Бывает так, что клиенты сразу вызывают отторжение. Женщина сидела молча, а ее супруг продолжал на меня налегать: вызов на роды в любое время, без всяких там «заболела, устала и бла-бла», присутствие мужа на родах «а то еще введете ей что-нибудь», отдельная палата и совместное пребывание, «а то еще ребенка подмените», ну и выкладывание на живот сразу, к груди тут же, никаких прививок «задолбали опыты на людях ставить», и самое главное – никакого кесарева, и т.д., и т.д… И вообще мы не верим никому тут, но вот говорят, что Вам можно. Я все это выслушала и спокойно сказала, что я не смогу приехать к ним на роды. Отказ совершенно обескуражил мужчину, он полез в карман, тут же выложил на стол несколько крупных купюр. «Вы не думайте, мы богатые люди, все оплатим!» «Меня не интересуют деньги. Я не могу Вам гарантировать все ваши условия. Я должна соблюдать Ваши права, но я тоже имею свои права и обязанности. Извините!»
«Господи, зачем ты мне послал этих людей? Не повезет тому, кто с ними встретится в родах», - думала я, удаляясь из приемного покоя.
Признаться честно, я долго перемалывала этот диалог, но через несколько дней и думать про них забыла.
Было воскресное дежурство, куча работы, кроме родов и операций, большая выписка, нервное хождение за мной родильниц, которых пришлось задержать из-за плохих анализов, слезы, истерики, недовольные пациентки, у которых до 12 часов так и не было обхода из-за занятости врачей, не менее нервный персонал. В общем, все как всегда по выходным. И тут вызывают меня в родовое отделение, где некий муж требует, чтобы к его жене пришел главный врач, «а то все остальные шибко молодые». Формулировка мне что-то напомнила, но я еще не осознавала, кто меня ждет внизу.
В родовом боксе из угла в угол нервно, словно лев в клетке, метался мужчина. Я его сразу узнала по массивному затылку. «За что?!» - почти выкрикнула я.
«А, это Вы!»- агрессивно бросил он мне, - «Где главный врач?»
«Сегодня я за него», - устало сказала я. И это чистейшая правда. В выходной день все функции управления и администрации возлагаются на старшего врача смены. Мужчина еще больше завелся: «Мне главный врач нужен, а не Вы!» «Его сейчас нет, он не сидит по выходным на работе, а находится дома. Если Вы с ним договаривались – тогда позвоните ему, он приедет или отдаст распоряжения насчет Вас.» «Ни о чем я не договаривался! Бардак тут у вас! Даже главного врача не найти!»
Я не спорю. Да и не о чем. Осматриваю женщину. В прошлый раз до осмотра не дошло, но я про себя отметила, что живот выглядит крупноватым относительно самой беременной. Она спокойная, тихая женщина, рассказывает о себе, о беременности. Когда я склоняюсь над ее животом, чтобы послушать ребенка стетоскопом, она тихо шепчет: «Вы не обращайте внимания, он хороший. Простите его.» Я просто киваю. И про себя думаю, что вообще так бывает: мужчина слишком беспокоится и выражает свое беспокойство в грубости к врачу и персоналу роддома. Может, и здесь тот же случай. Успокаиваю себя, но в душе скребут кошки: ребенок, как мне и показалось, большой, слишком большой. Вероятно, не сможет родиться сам. Или будет серьезная травма. Я говорю об этом сразу. «Ну вот, начинается! Никакого кесарева! Только сама!» «Я не говорю, что это будет обязательно, но ставлю Вас в известность, что мальчик очень большой, и есть такая вероятность.» «Ничего, родит!»
Я просто ухожу из бокса. Меня разбирает злость: мной пытаются манипулировать в угоду своим взглядам, представлениям, а главное во вред своей жене и ребенку. Видел бы он себя со стороны!
В соседний бокс привезли женщину в потугах. Крик просто душераздирающий. Весь персонал родового помогает перейти на стол, переодеть рубашку, быстро раскрыть стерильный мешок с пеленками, поставить капельницу… Я тем временем выясняю. Что это вторые роды, первый ребенок умер в родах. Я слушаю живот, в ожидаемом месте ничего нет, перемещаю трубку чуть ниже – опять ничего. «Тише!» Все замирают. «Я ничего не слышу.» Беру доптон – перемещаю, весь живот в геле, но аппарат только трещит – ничего похожего на сердцебиение нет. «Что-то не так?» - спрашивает между криками женщина. «Не так…» Тут начинается очередная потуга и на стол выплескиваются черные воды. Все становится ясно. Мы с акушеркой молча переглядываемся. Последняя потуга. Безжизненное тельце лежит на пеленке: ребенок погиб несколько дней назад, кожа облезает, пуповина мертвенно черного цвета. Женщина кричит в ужасе: «Он же утром шевелился!!! Сделайте что-нибудь! Оживите его!» «Это невозможно, к сожалению. Нам очень жаль.» Сердце обливается кровью: неужели так бывает – что первый, что второй ребенок… «Наверное, Вам надо обследоваться, чтобы понять, почему у Вас дети погибают. Вы обследовались может быть?» И тут женщина сквозь слезы говорит: «Я сама во всем виновата! Не умирал у меня первый ребенок, я его просто оставила в роддоме. Мне 16 лет было. Это меня Бог наказал!»
Когда рождается мертвый ребенок, у всего персонала наступает ступор: вроде и хочется поговорить, но не получается. Начинаешь машинально прокручивать в голове, что можно было сделать. Но тут ничего не сделаешь.
Тем временем в первом боксе роды идут своим чередом. Дело движется к полуночи, а раскрытие к полному. Снова осмотр: пробуем тужиться, ребенок не движется совсем, стоит на месте. И не удивительно! Он не меньше 4.5 кг. Муж опять заводится. Начинает шуметь. «От Вашего крика ничего не изменится, Вы только нервируете всех и пугаете жену. Хорошо, давайте поменяем положение, давайте полчаса посидим, потом еще полежим на левом боку. Возможно, ребенок сможет развернуться и опуститься.»
Не успею я выйти из бокса, как раздается звонок из палаты беременных: отошли воды и начались схватки у тройни, срок 28 недель. Через 25 минут три крошечных малыша пищат на обогреваемом столе. Их мама плачет от счастья, не обращая внимания на продолжающуюся операцию: у нее за спиной бесплодие 10 лет, три неудачных попытки ЭКО, это четвертое. Всю беременность лежала в больнице, теперь вот три недоношенных крошки – два мальчика и девочка: 1020, 980 и 860 грамм. Им предстоит долгий тяжелый путь к полноценной жизни. Шансы есть, но есть и множество рисков. Пока мама этого не понимает. Она просто рада их рождению, их писку, их крошечным ручкам и ножкам, выразительным крупным глазкам на фоне непропорционально большой головки с морщенной ярко красной кожей. Через 30 минут педиатры сообщают, что двое из троих уже на ИВЛ, а девочка пока справляется. Но и она пойдет на аппарат через 5 часов, еще до того, как мы сдадим смену. Но это уже другая история.
Я возвращаюсь в первый бокс. Женщина нехорошо кричит в каждую схватку. Это такой специфический крик, он от нестерпимой боли при перерастяжении матки: плод не может продвигаться, а матка продолжает сокращаться, заставляя женщину метаться в кровати даже между схватками. «Ничего не изменилось. Ребенок не сможет родиться. Надо срочно идти в операционную.» «Нет! Никаких операций! Мы согласны на капельницу!»- заявляет муж. «При чем тут капельница? Она ей не поможет, она не расширит таз и не уменьшит ребенка!» «Я напишу в прокуратуру!»- кричит на меня мужчина. «Вы можете туда прямо сейчас пойти, благо она рядом, метром 500, не больше! Не мешайте нам работать. И позвольте спасти Вашего ребенка!»- я повышаю голос. «Вытащите его! Вы должны уметь!» - продолжает настаивать муж. Я обращаюсь к женщине: «Вы должны нам сказать, что делать. Вы и только Вы! Это Ваши роды, это Ваше тело, это Ваш ребенок. Принимайте решение самостоятельно. Не бойтесь никого и слушайте только себя. Вы даете согласие на операцию?» «Я согласна», - выдыхает женщина.
Через 10 минут в моих руках кричит Максим, весом 4700, он вцепился в мой палец и пытается запихать его в свой мягкий пухлый ротик. Мне виден его загривок в складочку, точно такой же, как у стоящего за дверью отца: «Ну ты и богатырь! Смотри, это твоя мама!» - я поднимаю малыша над перегородкой, разделяющей меня с лицом женщины. Раздается восторженный всхлип: «Он копия папа!» «Да-да, это точно, - все смеются, мы уже забыли про папины выражения в наш адрес. - Отдай мне уже палец, маленький упрямец!»
В 4 утра меня вызвали во второе отделение. Там только что родила наркоманка. Роды не первые, но добиться от нее, какие – невозможно. У нее все мысли о дозе. Ребенка отодвинула, отвернулась. «Она не хочет его брать,» - сообщила акушерка. «Я домой пойду,» - сказала женщина. «Давай так: ты долежишь до утра, в 9 часов к тебе придет юрист, ты оформишь отказ, и свободна. Хорошо? Иначе с милицией к тебе домой поедем, все соседи узнают. Зачем тебе такая слава.» Молчит, нахохлилась. Наверное, ждала, что ее будут оскорблять и ругать. Акушерка что-то бормочет себе под нос. Я просто отвернулась. Что я ей должна сказать: забирай ребенка домой. Зачем? Он ей не нужен, ей бы с собой разобраться. Что она даст этому ребенку. Все равно его опека отберет, если успеет. А то и просто погибнет ребенок от холода или голода. Невольно начинаешь думать, и зачем ей только дана эта беременность, и зачем ей дан этот ребенок! И тут у меня мелькает мысль. А что если… Я поднимаюсь на 4-й этаж, в палате тихо. На кровати еле слышно плачет женщина. «Я понимаю, что я не вовремя,» - начинаю я. – «У нас появился отказной ребенок. Правда, он ребенок наркоманки. Может быть, вы подумаете об усыновлении. Мы могли бы помочь с документами. Вы просто подумайте.» «Нет, это мой крест. Я не хочу чужих детей.»
Прошло 5 лет. Интересно, это только у меня так бывает или со всеми? Внезапно события давно ушедших лет проявляются как-то одновременно и сливаются в полосу новых событий. Я сидела на приеме в частной клинике (ну я там подрабатывала). Прием был длинным, я порядком устала, еще и после дежурства. В соседнем кабинете шел прием у педиатра, казалось, что сегодня собрались все самые горластые малыши округи. Я с тоской посмотрела на список пациенток: еще 5 человек, две новые незнакомые фамилии. Дверь открылась: на пороге стояла беременная, она широко улыбалась. «Вы не узнаете меня? Помните, у меня сын Максим на 4700, операция была ночью.» Я виновато пожала плечами: «Не помню». «У меня муж тогда не хотел кесарево, помните?» Тут меня кольнуло: «А, помню! Как у Вас дела?» «Спасибо, все хорошо. Максим – чудесный мальчик, ходит на самбо и в музыкальную школу. Спасибо Вам! Я вот за вторым собралась,»- говорит она и тихо добавляет: «Сама хочу попробовать, я понимаю, что у меня рубец на матке, но я хочу…» Я набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить, но она предваряет мой ответ: «Вы не беспокойтесь, Саша не будет ни на чем настаивать, он очень изменился после наших первых родов. Он там в коридоре сидит. Сказал – иди сама». Я улыбаюсь: «Доверяет теперь вам и мне?» «Да, он очень поверил вам и за меня теперь не решает все.» «Ну что ж – посмотрим, сможем ли мы родить самостоятельно». Все складывается неплохо: ребенок некрупный, шов хороший, шейка готовится к родам. Вот ведь судьба, думаю я, ведь родит, скорей всего, получится. В первый раз не вышло, а теперь получится, наверное. Не успела закрыться дверь за клиенткой, как в кабинет вошли две женщины: постарше и помоложе. Помоложе – беременная. Мама 35 лет и дочка 15 лет. Дочка наркоманит уже два года, гепатит в и с, две попытки суицида, лечение в психиатрической и наркологической больнице. Вот теперь беременность. Мама плачет. Договаривается со мной о родах. Будущая внучка – все ее надежды.
С тяжелым сердцем выхожу в коридор, немного передохнуть от приема, выдохнуть. Ко мне вылетает педиатр из соседнего кабинета и протягивает фото: «Смотрите, это Ваша тройня, помните Алена, Алексей и Александр? Ну 28 недель.» С фото на меня смотрят три красивых ребенка. «Надо же! Какие красавцы!» «Ага, у Алеши только немного зрение пострадало, а так – все хорошо». Я улыбаюсь.
На диванчике сидит женщина с мальчиком лет 5. Я прохожу мимо, и вдруг она меня окликает. Ее лицо мне кажется знакомым, но я часто вижу знакомые лица, но не помню, кто это. «Помните, я родила мертвого ребенка на Вашем дежурстве?» Я ловлю себя на мысли, что за последний час уже второй раз виновато пожимаю плечами – не помню. «Я от первого ребенка отказалась в молодости, а потом родился мертвый, вы мне предложили усыновить…» Тут до меня доходит, кто это. Я недоуменно смотрю на мальчика, видимо, в моих глазах все написано. Она мягко отвечает: «Это мой Ваня, тот самый Ваня, которого Вы мне предложили усыновить. Я тогда ушла из роддома, а ваши слова мне запали в душу, никак забыть не могла. Ну вот и собрала документы, выяснила, где этот мальчик, и вот теперь это мой сынок. Он на танцы ходит и еще на хор. Все говорят, что на меня похож.» Она продолжает говорить, но я ее слушаю в пол-уха. Я впилась взглядом в мальчика. Комок подкатывает к горлу, я понимаю, что сейчас потекут слезы. Мне хочется, сказать что-то очень хорошее и доброе, но женщина перебивает бурю моих эмоций: «Я вот к педиатру пришла, не знала, что вы здесь работаете. А можно я к вам на консультацию ходить буду, у меня 24 недели. Только у меня все очень сложно.»
Ее беременность была действительно сложной: ушитая шейка, пессарий, уколы клексана. Как я и подумала в тот момент, когда оказалась, что ее предыдущий ребенок умер внутриутробно, у нее была тромбофилия, которая замедляла теперь рост этого малыша. Она ходила на консультацию в те же дни, что и девочка-наркоманка с мамой. У обеих задержка развития плода. Только у Кати с героиновым стажем из-за наркотиков (она их конечно же колола в тайне от матери), а у Юли из-за ее заболевания.
Прошло два месяца. На очередном дежурстве звезды сошлись: роды происходили как из рога изобилия. Сначала приехала Вика с Сашей. Они рожали очень тихо. Вика мужественно терпела все схватки, а Саша сидел в коридоре рядом со мной и шепотом спрашивал: «Может все-таки кесарево, боюсь я за ее рубец, вдруг разорвется». Я лишь улыбалась и отрицательно качала головой. «Я тоже боюсь, - отвечала я ему, - но это наша с Вами тайна».
Наверное, он считает меня сумасшедшей, усмехнулась я. Через 3 часа Вика родила дочку на 3700. Рубец выдержал. Саша сиял и раскачивал на руках девочку, совершал оборот и целовал Вику. «Ну, как ощущения?» - спросила я. «Словно трактор проехал, но лучше, чем после операции. Спасибо! Я словно обрела себя.»
У меня зазвонил сотовый: «Мы внизу, у Кати очень сильные схватки,» -сообщил мне взволнованный голос мамы.
Катя и мама сидели в приемном покое. Катя очень бледная с легким желтоватым оттенком сцепила губы и выла. Мама в ужасе смотрела на нее, не зная чем помочь. «Не переживайте, наркоманки всегда так реагируют на боль. Они ее не могут терпеть. Все нормально. Скоро родит, - » сообщила я, быстро осмотрев Катю.
Действительно, вскоре маленькая, сморщенна девочка уже кричала на родовом столе. Катя безучастно блуждала глазами по стенам родовой, а мама заливалась слезами. «Спасибо, спасибо! У нее будет совсем другая жизнь, я обещаю, я буду ей заниматься, следить, я не дам ей связаться с наркотиками,» - словно слова клятвы произносила она. «Вам будет очень трудно, я желаю Вам сил!» - говорю я и ухожу, чтобы больше их не видеть. Не знаю, хотела бы я такого обретения – замену или подмену дочери…
В два часа ночи раздался звонок. Отошли воды у моей Юли, всего 32 недели, малыш совсем маленький, лежит поперечно. Несмотря на то, что предстоят третьи роды – надо оперировать. Еще и анализы не все акушерка вписала, нет последнего мазка, придется во второе отделение определять.
Юли огляделась: «Я здесь рожала свою первую девочку. Это было в феврале 199… года.» Мы с ней никогда не касались этой темы: «Вы бы хотели все изменить?» «Не знаю. Конечно, я бы сейчас никогда бы не оставила ребенка. Но тогда это был единственный возможный выход. Надеюсь, у нее все хорошо.» «Вы бы хотели ее увидеть сейчас?» «Если только со стороны. Ей ведь уже за 20, возможно, есть свои дети. У нее совсем своя жизнь.» Я кивнула.
Малышка оказалась вполне активной, хотя и весила всего 1200 грамм, она отчаянно болтала в воздухе тоненькими ножонками и пищала, лежа у меня на ладони. Я облегченно выдохнула. Не так уж все и плохо. «Ну вот и сестренка теперь у Вани есть,» - сказала я, передавая крошку акушерке.
Операция прошла спокойно, хотя я и боялась кровотечения из-за клексана. Только я наложила повязку, как в операционную просунулась голова акушерки из приемного покоя: «Нам кровотечение привезли, срок всего 34 недели,» - сообщила она тревожным голосом.
«Не размывайтесь!» - крикнула я операционным и побежала в приемный покой. На кушетке лежала молодая женщина: под ней не очень много темноватой крови.
«Вот, встала в туалет, и тут заболел живот, и потекло», - извиняющимся голосом прошептала она. Давление высоченное, пульс чуть частит. Дотрагиваюсь до живота – она морщится. «Вот тут», - показывает она слева по ребру. Сердцебиение плода есть.
«Вас надо срочно оперировать, иначе…»
«Там моя мама – скажите ей, пожалуйста, а то она волнуется.»
Я помогаю погрузить женщину на каталку и выхожу в коридор. Немолодая пара, увидев меня, вскакивают. «Ну что там?» «Скорей всего отслойка плаценты, надо срочно оперировать. Иначе все погибнут.» Женщина бледнеет. «О, пожалуйста, эта наша единственная дочка!» «Все будет нормально» (я никогда не говорю «хорошо», сама не знаю почему). «Вы сами рожали в срок? У Вас все нормально было при беременности?» - спрашиваю я. Пара мнется, переглядывается. «Надо сказать», - говорит супруг. «Я не рожала, у нас бесплодие. Мы Машу совсем маленькую взяли из дома малютки. Она не знает, что неродная. Не говорите ей!» Я чувствую всю неудобность ситуации: «Я лишь хотела узнать, не является ли то, что с ней происходит наследственным. Конечно, я никому не скажу.» «Про наследственность я не знаю. Мы только знаем, что ее в этом роддоме родила молодая 16-летняя мамочка, наверное, здоровая.» «Ну и ладно. Ждите, я выйду все расскажу вам.»
В операционной все приготовили. Я как раз вовремя. «Мы уж не стали в другом отделении разворачивать операционную, надо ведь быстро». – говорит операционная сестра. «Да какая разница, предыдущая операция тоже чистая была, там просто анализы не вписали».
«Поехали», - говорит анестезиолог. 2 минуты и бледный мальчик повисает у меня на руке. «Что-то совсем плохой, отслойка плаценты почти полная, матка вся кровью пропитана. Караул…» Мальчика интубирует педиатр и, завернув в пеленки, бегом уносит ПИТ. Следующие 30 минут мы с ассистентом спасаем матку. Вообще такую матку надо убирать. Она плохо сокращается, кровит. Но каким-то чудом после введения суперсовременных препаратов тромбы встают в сосудах и кровотечение прекращается. «Тромбофилик, наверное,» - ворчит анестезиолог. «Наверное», - откликаюсь я. До самого утра мы лечим еще патологическую свертываемость крови, переливаем плазму, кровь. Часов в 7 я заглядывают в детский ПИТ: девочка Юли лежит в кювезе, разглядывает меня через стекло, мальчик Маши в соседнем боксе в кювезе на ИВЛ, глазки закрыты, немного шевелит ручками. За стеклом в кроватке надрывается Катина девочка — у нее абстинентный синдром новорожденного… «Ничего, все будут жить долго и счастливо», - говорит уставшая педиатр и добавляет, - «я больше с вами, сумасшедшие акушеры, дежурить не буду, а то взялись всю ночь недоношенных рожать!» Это она так, побурчать, она хорошая, просто устала под утро. Она ведь и не прилегла, а впереди целый рабочий день. Наконец я сажусь оформлять истории. Юлину пишу быстро, я все про нее знаю. А вот Машину – долго, надо написать обоснование всех препаратов. Бессмысленно листаю страницы. Сколько ей лет, интересно, даже не посмотрела ведь. 21 год, родилась 6 февраля 199… февраля… 199… она у нас из дома малютки… молодая мать… 16 лет… рожала здесь в феврале 199… Меня словно облили холодной водой. Они ведь в одной палате лежат…
Я навещала их каждый день. Юля учила Машу сцеживаться, они вместе поднимались наверх в детскую реанимацию. Маша учила Юлю вязать пинетки. Они вместе перевелись в детскую больницу. Их дети ходят в одну группу детского садика. Женщины дружат, несмотря на разницу в возрасте, иногда они вместе приходят ко мне на прием в консультацию… И никто не догадывается, какая тайна скрыта от них обеих.
Вот и я обрела… тайну… на всю жизнь.

PS: рассказ основан на некоторых реальных событиях, но все имена, место и время действия изменены и любое совпадения следует считать случайным.

Разрешение на Рождество

Мне позвонила коллега из другого родильного дома и попросила родоразрешить свою знакомую. К ним она не успевала — намечалось профилактическое мытье. Я с радостью согласилась.
Марина оказалась крупной дородной приятной женщиной с большими серо-зелеными глазами. Зубной техник. Но, как и водится у медработников - все сложно: поликистоз яичников, за плечами 10 лет бесплодия, 2 лапароскопии, бесчисленное множество гистероскопий, стимуляция, подготовка к ЭКО и вот внезапная беременность. Почти всю беременность лежала на сохранении, поправилась почти на 20 кг, давление иногда пошаливает. Короче, всего помаленьку. Несмотря на все это, Марина была оптимисткой, улыбалась и успокаивала меня. В 37 недель она легла в роддом (в то время еще лечила отеки, боясь присоединения преэклампсии). Оказалось, что мальчишка, довольно крупный, улегся в тазовое предлежание. УЗИ предсказало почти 4 кг и я приняла решение, что будет кесарево сечение, осталось только решить когда.

Марина была любимицей отделения. У нее были безобразные вены, точнее их просто не было, акушерки попадали с капельницей только с 5-й попытки, но Марина отшучивалась и обещала похудеть, когда придет в следующий раз за дочкой. Она не жаловалась на питание, ежедневно взвешивалась и измеряла давление без напоминаний. В общем, с ней совсем не было проблем.

В понедельник Марина сходила еще раз на УЗИ, плацента созрела, и я предложила операцию на вторник. Она замялась. «Я бы хотела в среду, там такая дата хорошая. Можно?» «Да можно, конечно.» На самом деле, я не люблю перекладывать даты операций, но в данном случае один день не решал ничего. Все так думали…

Утром в среду моя интерн бодрым голосом доложила мне, что все у всех хорошо. Три пациентки в отделении ожидают плановой операции. Сразу после конференции меня отвлекли на совещание, обязательное для всех заведующих, с которого я смогла вырваться лишь к Марининой операции. Марина уже лежала на операционном столе. «Давайте скорей!» - командовал анестезиолог, - «У нее синдром сдавления». Я намылась. «Ну, как дела? Как малыш? Шевелится?» - спросила я. «Да, все в порядке, сейчас затих, наверное, боится!» - засмеялась Марина.

Я поняла, что что-то не так, сразу, как разрезала матку. Воды были темно-зелеными, дотронувшись до ножки ребенка, я отдернула руку: кожа облезла, сошла слоем, словно у только что сваренной курицы. «Что это?» - прошептала в ужасе интерн. «Это мертворождение,» - стараясь соблюдать спокойствие, ответила я. Извлеченный ребенок лежал на пеленке. Жизнь покинула его несколько часов назад. «Как же так, я же слушала ее сегодня!» - интерн плакала. «Так бывает, именно там, где не ждешь. Кажется, что слышишь, любой акушер бывал в такой ситуации», - отвечала я, машинально заканчивая операцию. «Что я ей скажу? - думала я. - Что я ей скажу, когда она проснется (хорошо, что общий наркоз, хорошо, что она не слышит всхлипываний интерна). 10 лет труднейшего пути к материнству, и вот такой результат...»

Два часа, пока Марина спала после операции (спасибо анестезиологу), я сидела в своем кабинете и думала, какими словами все объяснить. Ведь она спросит — почему!!! А если бы вчера! Если бы вчера ее прооперировать — то ребенок был бы жив и здоров! Один день! Проклятый один день! И зачем я согласилась перенести дату, ну зачем!!! Мне хотелось кричать, хотелось выть, хотелось разорвать себя на части от бессилия что-либо изменить.
Причина смерти была мне понятна при первом взгляде: тромбоз пуповины — крайне редкое фатальное осложнение беременности, никто не знает причин, никто не умеет профилактировать, никто не может диагностировать начало… Господи, но почему у нее!!! Зазвонил телефон, в трубке голос дежурной анестезистки сообщил, что женщина проснулась, спрашивает об Артеме, своем сыне. «Я сейчас подойду!»

Не спрашивайте меня, какими словами, не спрашивайте меня, как. За долгие годы работы в акушерстве я научилась сказать, объяснить, принять истерику. Надо сказать, что Марина как-то очень спокойно восприняла то, что я сказала. А в конце добавила: «Я и не верила, что у меня будет ребенок...» «Он обязательно будет», - ответила я, - «Надо разобраться, почему это случилось. У Вас есть мой телефон. Позвоните мне, когда соберетесь с силами.»

Я не думала ее увидеть снова, хотя каждый раз молилась, чтобы Марина когда-нибудь все же родила малыша. Спустя месяц, я сидела на конференции и слушала докладчиков из Москвы. В перерыв подошла к председателю — профессору, академику с мировым уровнем — и, набравшись храбрости, спросила о причинах пуповинного тромбоза. Он развел руками, сказал, что причина неизвестна, это случайность, впрочем, в его практике была пара случаев повторения тромбоза пуповины у одной и той же пациентки. «А не мог ребенок унаследовать склонность к тромбозам от родителей, если они оба имеют схожие мутации?» Он улыбнулся: «Вы знаете, порой, безумные мысли ведут к великим открытиям».

Просматривая список пациенток сегодняшнего приема, я увидела ее фамилию, предпоследняя. Прошло только полгода после бесполезного кесарева сечения. Я почти перестала себя корить за это. И вот предстоит встреча. Я нервничала. Марина зашла в кабинет в какой-то ослепительной воздушной блузке с красивым узором. Я даже не узнала ее, она вся светилась изнутри. В руках у нее был букет чайных роз. За Мариной вошел и ее муж Сергей. Они улыбались.

«Это Вам!» - протянула она цветы. «Мне? За что?» - изумилась я. «Как за что — за то, что оперировали меня, за то, что все хорошо зажило. Я ходила на УЗИ, мне сказали, что все идеально и можно снова планировать ребенка». «Да, только оперировала я Вас зря», - сказала я с нескрываемой досадой. «Зато посмотрели, как там у меня внутри, да еще кисту убрали. И вообще неизвестно смогла бы я родить такого большого мертвого ребенка.». «Ну Вы оптимистка, Марина, конечно!» Дальше мы долго говорили о причинах произошедшего, и я высказала свое предположение о семейной склонности к тромбозам. Оказалось, что у Марининой мамы было три выкидыша, а отец Сергея умер в 40 лет от инфаркта. Это усилило мое предположение. Упиралось все в то, что обследование обоих супругов стоило очень дорого. «Ничего, мы продадим кроватку и коляску, а Бог даст — купим потом. Теперь уж заранее ничего не будем покупать. Сначала обследуемся, как следует.» Когда они ушли, у меня осталось некое послевкусие, я четко ощутила, что теперь не смогу нормально жить, пока у Марины не родится ребенок, пока она не даст мне разрешение на свободу от тяжких мыслей и угрызений совести.

Через 3 недели Марина принесла мне результаты исследования себя и мужа. Она была заметно расстроена: «Там почти все результаты красные, и у меня, и у Сережи. У нас не будет детей, да?» Если честно, то результаты повергли меня в шок: 9 из 12 идентичных мутаций, т.е. одинаковых у нее, и у него. «Вы не родственники?» - спросила я. «Нет, мы вообще из разных концов страны». «Удивительно! Могу только предположить, что Ваш ребенок взял все доминантные мутации и погиб от тромбоза. Это лишь предположение, но мы попробуем вести Вашу беременность на современных гепаринах. Хотелось бы верить, что это поможет.»

Еще год мы терпеливо с Мариной пытались заставить яичники произвести яйцеклетку, но все тщетно: поликистоз прогрессировал, и надежд на беременность оставалось все меньше и меньше. «Марина, давайте готовиться на лапароскопию, надо опять прижигать кисты, иначе даже ЭКО не поможет. Я понимаю, что это будет уже третья, но я не вижу других способов.» Марина посидела, подумала. «Знаете, я должна съездить в одно место. Не знаю, как Вы к этому относитесь.» Она назвала имя святого, мощи которого находилась в одном из монастырей области. «Я считаю, что дети раздаются на небесах, - ответила я. - Поэтому делайте все, что велит Вам сердце. Все будет нелишним в данной ситуации.»

Это было в ноябре, и Марина исчезла. Честно говоря, я решила, что она опустила руки или ушла к другому врачу. И все же мысль о ней меня не покидала. Каждый раз, приходя в консультацию, я с надеждой смотрела в список пациенток, но ее не было.
В майские праздники, получив за последние 5 лет несколько выходных подряд, я сидела на даче и лениво ковырялась в грядках. Я вообще неумелый садовод, моего усердия хватает лишь на то, чтобы посадить все, что задумала. И вот в самый захватывающий момент посадки очередной партии семян, раздался телефонный звонок. «А у меня положительный тест!» - сообщил радостный голос Марины. Сначала кипяток, потом ведро ледяной воды выплеснулись мне на спину. «Как же я счастлива»!

Через неделю она сидела у меня на приеме и рассказывала, что делала эти полгода. «Я все неправильно делала в этой жизни, - говорила она. - Я тогда поехала к мощам, как и говорила Вам. Так вот меня встретил старец, говорят, его увидеть только за счастье, он почти ни с кем не общается. И вот вышла я из храма, а он взял и подошел ко мне и говорит: «Чтобы получать — надо спросить разрешение, а не выпрашивать. Иди теперь!» И хитро так улыбнулся в бороду. Хотела я его спросить, что за разрешение, и как его получить, да он повернулся и ушел. А еще вспомнила Ваши слова, что дети на небесах раздаются. Вот тогда и решила, что надо просто подождать и молиться.» Я часто такое слышу. Бесплодные женщины — это особый род женщин, через всю жизнь у них пролегает боль, обида, уверенность в несправедливости мироустройства. Часто испробовав все, что может предложить медицина, они бросаются в другую крайность и просто годами ничего не делают, просто ждут, молятся, объезжают множество святых мест и мест силы. Далеко не всегда это имеет эффект. Но я верю, что даже медицинские вмешательства могут им помочь, только если есть вера в успех. А вера — дело тонкое, индивидуальное...

Новогодние праздники подходили к концу, был канун Рождества, я, разумеется, дежурила, потому что целых 5 дней до этого бездельничала. Телефонный звонок напугал меня, как-то очень неожиданно и резко он ворвался в тишину ординаторской. Увидев номер Марины, моя тревожность усилилась. «Он странно шевелится. Я вспомнила, что Артем шевелился так же накануне операции». Через 40 минут напуганная Марина лежала на кушетке в приемном покое. «Он все время меня толкает вот сюда», - она показала на конкретную точку справа на животе. Я ощутила эти волнообразные шевеления. Сердцебиение ухом было совершенно нормальным. «Поднимайте ее на КТГ на этаж,» - скомандовала я. Аппарат выдавал идеальные показатели и через 20 минут сообщил, что исследование окончено. «Все нормально», - радостно сообщила мне акушерка. - «Отключаю от аппарата?» «Давай еще продолжим исследование до 1 часа. Хорошо?» - что-то не давало мне покоя. Акушерка была недовольна, она хотела пойти попить чай, а тут придется еще 40 минут сторожить пациентку. Я слушала ровные сердцебиения, доносившиеся из коридора, почему-то нет учащений, отметила я для себя, заснул что ли малыш. На несколько минут я отвлеклась и тут поймала себя на ощущении, что характер звука изменился, сменился ритм. Я вышла в коридор. Акушерка подняла голову за стойкой поста: «Вам тоже кажется, что реже становится?» - спросила она. Эта акушерка хоть и недовольна моим распоряжением, но она очень опытная. Она тоже это слышит. Мы подошли к Марине. На длинной ленте была почти идеальная кривая. Почти. «Смотри, - я обратилась к акушерке, - за 20 минут этого не было видно, а сейчас понятно, что сердце постепенно замедляется.» «Да, точно.» Тут аппарат издал противный звук тревоги: «Проверьте состояние плода! Проверьте датчики! Ухудшение состояние плода!» Я рефлекторно нащупала в кармане телефон: «Операционная? Срочно, разворачивайтесь. Острая гипоксия. Мы едем!» В ту же секунду я услышала, как по коридору моя акушерка уже везла каталку. Она все знает, она очень опытная…

Через 12 минут мне на руки выплеснулись зеленые воды, сердце замерло. «Неужели не успела...» Мальчик не шевелился, но я ладонью ощутила редкие сердцебиения. «Только живи!» Я обтерла его пеленкой и почувствовала судорожный вздох. Через минуту он кричал, отпихивая назойливого неонатолога, пытавшегося послушать его. «Все хорошо! Легкие чистые! Молодцы, акушеры!» - сообщила она. «Ну вот и разрешилась, девочка», - пробормотал старенький анестезиолог, поглаживая волосы спящей Марины. Я вытащила послед и рассматривала его. Сквозь прозрачную блестящую оболочку пуповины просматривались черные столбики, словно четки, вдоль основного сосуда, пока еще не слившиеся в единый конгломерат. «Это тромбы?» - спросила меня ассистент. Я кивнула. Даже не верилось, что мы поймали те секунды, которые отделяют жизнь от смерти. «Не помогло мое лечение,» - сказала я, вздохнув. «Как это не помогло? Помогло! - возразила мне ассистент. - Она до 37 недель доносила. Так редко бывает с таким количеством мутаций». Я опять кивнула — пожалуй, она права, хотя лекарство и не подействовало на пуповину. Открытия не будет, ну и ладно! Главное, что он жив и его уже поругивает в шутку акушерка за только что испачканные пеленки: «Не успел родиться, уже все перепачкал! Вот во что я тебя теперь заверну, а?» Малыш проворчал что-то и снова стал отпихивать от себя руки. «Сильный какой!»

Через 4 часа я принесла Рому к только что проснувшейся Марине. Обычно мы так не делаем, но я не могла поступить по-другому. Рома чмокал губами и сонно приоткрывал глазки. «Боже, какой хорошенький! - воскликнула Марина. - Можно мне взять его на руки?» Она с трудом уселась в кровати, и я положила ей Рому на колени. В полутемной комнате Марина была одна. Лампочка под пеленкой (чтобы не раздражать пациенток) слегка мерцала и напоминала свет от свечи. За окном шел снег, дорогу совсем замело. Где-то очень далеко слышался рокот трактора, пытающегося расчистить путь для скорых.
«Спасибо Вам!» Марина прижала к себе Ромку. Шапочка, которую надевают на время операции, слетела, и роскошные черные длинные волосы упали Марине на плечи. И было в этом что-то волшебное, что-то невозможно сказочное… Снег за окном… Приглушенный свет... Женщина с ребенком на руках… зимняя ночь… тишина… «Вы пойдете праздновать Рождество?» «Особо некогда праздновать, - ответила я. - К ночи как всегда полная родовая собралась.» «И все же найдите минутку и отпразднуйте! И за нас с Ромкой тоже...»
Это было мое разрешение… разрешение на Рождество.
Из другого конца коридора, со стороны родовой, раздался первый крик еще одного новорожденного. Жизнь бесконечна...